Форум » Regency Romance: игровое поле » В поисках музы (эпизод завершен) » Ответить

В поисках музы (эпизод завершен)

Салли Хоукс: Место действия: театр на Друри-лейн. Время действия: 22 января 1815 года. Участники: Говард Честер, Салли Хоукс.

Ответов - 24, стр: 1 2 All

Говард Честер: Тонкий запах крепко заваренного чая мешал думать, словно назойливое жужжание комара, вызывал тошноту, с каждым вздохом превращаясь из благоухания в зловоние. Говард Честер сидел в своей мастерской, коею он оборудовал на нижнем этаже дома, в котором помещался весь его поэтический, не понятый многими, мир. Обхватив голову руками, уперев острые локти в колени и запустив пальцы в разлохмаченные черные кудри, художник смотрел на полотно стоящее перед ним треножнике, не отрывая воспаленного, после бессонной ночи, взгляда от не ровных и спутанных линий. Он проработал сутки подряд, почти не ложась спать, и не вкушая положенную трапезу, но все равно не мог закончить работу, сам образ которой, не давал ему покоя уже несколько дней подряд … …. Кровать, покрытая полупрозрачным, кисейным покрывалом. На нем, увитая бутонами роз, возлежит прелестная дева и ее длинные, распущенные волосы в беспорядке рассыпаются по подушкам…. Сюжет отнюдь не нов, и, возможно, даже шаблонен, однако Говард искренне надеялся привлечь внимание нежностью лика и трепетной чувственностью, той, коей надлежало возлежать среди роз и кисеи. Однако … Один день сменился другим, оставив после себя терпкий вкус горечи. Образ, коей он так стремился вылить на бумагу, а затем и на холст, ускользал, растворялся во мраке творческого уныния. Оторвав, наконец, взгляд от расчерченного углем холста, Говард поднялся со своего места и поспешно покинул мастерскую. Внезапно озарившая его идея, придала сил измученному бегством музы художнику. Не прошло и часа, как мужчина, стараясь скрыть обуревавшее его нетерпение, с иголочки одетый и напомаженный садился в элегантный экипаж, дабы ехать в театр. Случайный прохожий, если бы оному довелось бы узнать планы нашего растревоженного героя, несомненно, подивился бы тому, что тот направляет стопы свои под своды храма Мельпомены и Талии в столь ранний час. Положенный спектакль должен был начаться только через несколько часов, и подобная поездка выглядела более чем скандально и подозрительно. Оставим же крамольные мысли случайному прохожему, добавив от себя только, что наш герой вовсе не собирался делать ничего предосудительного. Час назад, находясь у себя в мастерской, он вдруг вспомнил о чудесной, маленькой актрисе, с которой познакомился в мастерской мистера Мозеса, второсортного, на взгляд Говарда, портретиста и пьяницы. Именно она могла заменить ему, Честеру, Эффи, о которой, не смотря на свое низкое поведение, художник сожалел. Разумется, как тут не сожалеть о маленькой, хрупкой, похожей на срезанный цветок, девушке, один взгляд которой напоминал о тонущей в мутных, холодных водах Офелии, окруженной гирляндой недоплетенного венка. Воистину, тогда, когда она, стоя на коленях, тянула к нему свои бледные, худые руки, он был готов забыть о ее низком прошлом и оставить под своей крышей. Однако в последнею минуту отвращение к порочной девице взяло верх. Тем не менее, прогнав ее, Говард потерял натурщицу, с которой работал более десяти лет. Это обстоятельство и побудило его навестить обитель муз на Друри-Лейн, где обитала та, коей по задумке автора, надлежало занять достойное место на его полотне. Приношу свои извинения за задержку. Борда меня сегодня с утра отказывается слушаться(

Салли Хоукс: Несмотря на неурочное время, приют Мельпомены встретил мистера Честера не чинной тишиной, но шумом и суматохой. Одна из декораций, подготовленных к дорогостоящей постановке «Сна в летнюю ночь», рухнула, и теперь в воздухе плавно оседала поднятая пыль, а рабочие сцены при помощи тросов и крепких английских выражений пытались восстановить поверженное великолепие. За ходом работ с напряженным интересом, отчетливо читаемым на круглой мордочке, наблюдала мисс Салли Хоукс. Полчаса назад из-под обвалившейся декорации извлекли громко верещавшую мисс Майлз, актрису, которая должна была изображать в спектакле Проказника Пэка. Бедняжка вывихнула лодыжку, и о том, чтобы ей бодро скакать по сцене, отпуская задорные шуточки старины Шекспира, не могло быть и речи. Заменить невезучую товарку на сегодняшний и все последующие вечера представлений выпало мисс Хоукс, так что интерес рыжего дарования к происходящему был вполне объясним. В целом и общем, если пренебречь всем вышеприведенными подробностями, в театре на Друри-Лейн царила обычная дневная суета.

Говард Честер: Эта суета действовала на нервы Говарду, всегда с осторожностью относившемуся к большому скоплению народа. С некоторой долей недовольства мистер Честер смотрел по сторонам, словно ища кого-то, и вскоре взгляд его уперся в спину тучного мужчины, одетого небрежно, хотя и довольно элегантно. Довольно цокнув языком, художник направился к нему, в душе радуясь такому удачному стечению обстоятельств…. Вышеупомянутый, небрежно одетый, тучный и рыжий, как королева Бесс, мужчина, недовольно бурча себе под нос, препирался с худощавым и жилистым работником, чьи глаза под круглыми стеклами очков, горели огоньками праведного гнева. - Виноваты в этом вы, сударь, - толстяк наступал на своего оппонента, будто желал расплющить его хрупкое тельце своим могучим животом – вы уверяли меня, что тросы выдержат. Вы понимаете или нет, что это на неделю работы? Мне не выплатили еще полностью за декорации к «Двенадцатой ночи», а тут … - Прошу прощения, сэр, - пытаясь сохранить достоинство, проговорил сухощавый очкарик – но ваши обвинения беспочвенны. Откуда же я мог знать, что тросы не годные? Я-то заказывал их у надежного поставщика, а то, что привезли.… Это уже не ко мне! - Ах, не к вам, - лицо толстяка стало медленно багроветь – ах не к вам.… Ах… - Прошу прощения сэр, но меня ждут, - пригибаясь, словно под градом тумаков, сухощавый человечек поспешил ретироваться, дабы, в свою очередь найти виноватого и высказать ему то, что до этого был вынужден выслушать сам. Рыжий, между тем, оставшись один, достал платок и, отерев пот со лба, стал озираться по сторонам, не то, ища нового козла отпущения, не то, желая убедиться, что худощавый собеседник действительно скрылся без следа. Именно в эту минуту взгляд его уперся в приближающегося к нему джентльмена, само появление которого заставило гнев в сердце тучного господина смениться радостным нетерпением. Внесем же некоторые пояснения, дабы не ввести читателя в заблуждение. Рыжий, тучный господин был никем иным как мистером Джоном Мозесом, портретистом, декоратором и свободным художником, а господин, которого мистер Мозес встретил с радостной улыбкой – уже знакомый нам мистер Говард Честер, коего Джон считал посредственным художником, но хорошим другом, из тех, у кого всегда можно попросить денег, не боясь получить отказ. Оба они, за глаза, друг друга недолюбливали, однако, встречаясь, не могли скрыть лицемерного восторга. - Вот уж и не чаял увидеть Вас здесь так рано, мистер Честер, - в глазах Мозеса прыгали веселые чертики, а на губах играла приветливая, чуть заискивающая улыбка, в которой любой, у кого когда-нибудь просили в долг, мог бы прочитать заветную фразу « Я, поиздержавшись, вынужден просить …». - Доброго дня, мистер Мозес, - чопорно поздоровался Говард, в свою очередь, отвечая ухмылкой, означающей « Вынужден напомнить Вам, что еще в прошлый раз …». - Вижу, Вы уже ознакомились с последствиями сегодняшней катастрофы, - сказал мистер Мозес, поводя могучей рукой куда-то в сторону – просто словами не описать, как я огорчен! - Могу себе представить. … Однако, друг мой, напомню Вам, что у Вас есть причины и для радости. Я слышал, что Вы таки продали свою «Вакханку». Пышное лицо Джона Мозеса расцвело довольной и гордой улыбкой. - Да, и надо сказать, что я не ожидал подобного успеха. Уверен, что виной тому не только талант Вашего покорного слуги, - тут мистер Мозес сделал паузу, дабы насладиться эффектом, ибо на физиономии Говарда Честера от этих слов сразу же появилась кислая, натянутая улыбка – но и красоте моей музы, о которой, будьте, уверены, еще заговорят. - С этим спорить никак нельзя, ибо мисс … Хоукс, кажется? … бесспорно, прекрасна. Да, кстати, - прервал сам себя Говард, глянув поверх плеча своего заклятого друга – это не она? Мне бы хотелось поздравить так же и мисс с успехом …. - Да-да, - Мозес обернулся и попытался поймать взгляд молоденькой актрисы, с интересом наблюдавшей за возней рабочих – мисс Салли, душенька, могу ли я позаимствовать пару минут из Вашего драгоценного времени?


Салли Хоукс: – А? – без особого воодушевления отозвалась Салли, в данную минуту повторявшая про себя слова роли. Вот уж будет нескладно, если заполучив такой шанс, она своими же руками загубит его из-за нерадивости и лени. Однако узнав (спустя несколько мгновений, но все же!) мистера Мозеса, который три месяца назад, когда Салли сидела на мели, уговорил ее попозировать для своей картины, актриса присела в книксене. На первый взгляд работенка казалась непыльной, и толстяк на Библии поклялся не приставать, но к концу первого же сеанса Салли взвыла. Стоять, балансируя на кончиках пальцев ног и вытянув вперед руки, отягощенные цветочной гирляндой, оказалось очень трудно. От трех часов неподвижности у Салли болело тело больше, чем от дюжины изматывающих репетиций, от одуряющего запаха роз разболелась голова, а шипы искололи нежные руки. Только обещанная щедрая плата удержала мисс Хоукс от того, чтобы надеть злосчастный венок на голову художнику и сбежать из студии, куда глаза глядят. Не исключено, что благодаря физическим страданиям, испытанным мисс Хоукс, «Вакханка» мистера Мозеса получилась столь выразительно-агрессивной. Поэтому не вызывает удивления, что Салли посмотрела на своего бывшего работодателя без восторга и душевной теплоты. – Если только пару минут, мистер Мозес, – предупредила она и махнула зажатыми в руке листками. – У меня роль.

Говард Честер: - Мисс Салли, мы, с мистером Честером, не отнимем у Вас много времени, - мистер Мозес сиял, как начищенный пенни, поглядывая то на хрупкую фигурку натурщицы, то на своего приятеля, который рассматривал мисс Хоукс, украдкой отмечая нежность ее кожи и воздушность линий изящного тела. Впрочем, делал он это, не нарушая приличий и сие обстоятельство не в коей мере не должно было смутить рыжеволосую деву. - Мистер Честер, - продолжал между тем Мозес, улыбаясь довольной улыбкой – с которым я познакомил Вас, мисс Салли, еще до нашего с Вами триумфа, изъявил желание высказать Вам свои восторги. Разве я мог не поспособствовать подобному достойнейшему предприятию? Рука с пухлыми пальцами вновь проделала в воздухе замысловатую фигуру, на сей раз призванную продемонстрировать нечто, что являлось в понятии Джона Мозеса, метафорой чувств, кои вызвала в Говарде Честере прелестная вакханка. Сам же Говард, умело скрывая презрение питаемое им к громогласному приятелю, лишь подчеркнуто вежливо улыбнулся и поклонился мисс Хоукс. - Клянусь честью, мисс Хоукс, - проговорил он, продолжая улыбаться – я не отниму у Вас много времени. Это, воистину, было бы преступлением. Молодая актриса напоминала цветок, недавно сорванный с клумбы какой-нибудь престарелой, но умелой цветочницы. Она сияла нежностью, которой так не доставало Эффи с ее трагическим личиком и печальным взглядом мертвого ребенка. Мертвое дитя, заснувшее от поцелуя крестной матери, наблюдавшей за агонией вечного сна, стоя в ногах кровати несчастной малютки*… Именно нежности и необходимо было добавить его полотнам, решил Говард Честер и улыбнулся мисс Салли еще приветливее и мягче, прекрасно сознавая, что на фоне тучного и шумного Мозеса выглядит куда более достойным собеседником. * По легенде смерть являлась крестной матерью одного врача. Когда его звали к больным, она являлась следом, невидимой для всех, кроме доктора. Если он видел ее в головах больного, то прикасался заговоренной травой к его губам, и тот выздоравливал. Если же смерть стояла у него в ногах, то Эскулап говорил, что не берется лечить несчастного страдальца , и уходил, не взяв денег.

Салли Хоукс: Мисс Хоукс перевела взгляд на мистера Честера. Золотистые брови изумленно приподнялись, ротик округлился в вопросительном «о!». – Вы тоже хотите меня поздравить? – с насмешливой дерзостью осведомилась Салли, которой достаточно бывало малой искры, чтобы вспыхнуть. Покровительственные манеры Мозеса разозлили ее, и брызги кипящей досады достались Говарду Честеру. – Что ж, я вас слушаю. В это мгновение декорация вновь опасно накренилась, и воздух огласился забористой руганью, и Салли с тревогой посмотрела вверх. Как бы она ни относилась к мистеру Мозесу, кусок декорации на голову он не заслужил. И еще менее заслужил неприятностей мистер Честер. – Лучше нам уйти отсюда, здесь слишком шумно, – решительно произнесла мисс Хоукс и направилась вглубь зрительного зала. Подойдя к одной из лож, она проскользнула внутрь и поманила за собой мужчин.

Говард Честер: Джон Мозес бросил расстроенный взгляд в сторону сцены, где с шумом рушилось его детище и, вздохнув, поспешил последовать за мисс Хоукс и мистером Честером в полумрак прохладной ложи, надеясь хотя бы там скрыть от своего взора столь плачевную картину, коей являлись для его авторского сердца, разрушенные декорации. Устроив свои пышные телеса на одной из банкеток, он, одновременно и сокрушаясь и испытывая облегчение (ведь за сегодняшний вечер ему не разу не посчастливилось присесть) оперся локтем об обшитые вишневым плюшем перильца балкончика и со вниманием принялся разглядывать мисс Салли, время, от времени переводя заинтересованный взгляд и на своего худощавого приятеля. Мистер Честер, в свою очередь, несколько раздосадованный тем, что Мозес последовал за ними и тем самым, положил конец, возможному началу переговоров о сотрудничестве с мисс Хоукс, повел разговор по иному пути. - Я не покажусь Вам не скромным, мисс, если напрошусь, с Вашего позволения, понаблюдать за Вашим дебютом откуда-нибудь с более близкого расстояния? Скажем за кулисами? – поинтересовался Говард, стараясь, что бы его тон не выглядел навязчивым или же фривольным – Не сочтите подобную просьбу непристойной. Она лишь следствие моего восхищения Вашей красотой. … По правде говоря, у меня в голове родился план, - тут мистер Честер на мгновение умолк, про себя взвешивая все «за» и «против» подобного откровения, а затем продолжил: - написания совместно с мистером Мозесом полотна под названием « Жизнь театра» … Джон Мозес услыхав это признание, подпрыгнул на добрый фут и, вскочив на ноги, принялся энергично потирать руки: - Так так… Я уже вижу душечку мисс Салли в центре полотна, в прелестном костюме Пака или пажа и непременно …. - Да, да, - перебил приятеля Говард – Но для начала нам, - он усмехнулся, делая упор на этом самом, двусмысленном «нам» - просто жизненно необходимо узнать мнение мисс Хоукс.

Салли Хоукс: Синие глаза актрисы на мгновение похолодели, и Салли смерила Говарда настороженным взглядом. Мистер Честер не походил на одного из искателей легкой добычи, принимающих театр за один лондонских борделей, и при первом знакомстве ей скорее понравился, чем нет. Разочаровываться бы не хотелось. Отложив листы с текстом на соседнее сиденье, Салли с неосознанным кокетством привольно расположилась в кресле, выгодно подчеркивавшем прозрачность ее бледной кожи и тициановские пряди на фоне темно-красного плюша обивки. Подобное сочетание цветов смотрелось намного выигрышнее, нежели рыхлые формы и выбеленные волосы графини, которой на деле принадлежала ложа, бесцеремонно захваченная представителями богемы. – Какая… занятная идея, – наконец, вымолвила мисс Хоукс. – Простите мое невежество, ведь я ничего не смыслю ни в композиции, ни в художественных замыслах… но разве в центре картины не резоннее поместить приму, мисс Амелию Кертис? Салли лукаво усмехнулась, как никогда походя на проказливого эльфа, сотканного из неуловимого тумана ирландских болот. Капризный темперамент Амелии, неспособной терпеть малейшее неудобство долее двух минут кряду, был хорошо известен всему театру.

Говард Честер: Тучный художник умолк, сочтя, что в таком деликатном деле, как уговаривание прелестной особы, мистер Честер справится куда лучше него. Мозесу всегда не хватало деликатности и, сознавая это обстоятельство, он, благоразумно отмалчивался тогда, когда в ход требовалась эта самая, наитруднейшая для его широкой души, премудрость. От взора Говарда не ускользнула живописность позы молоденькой актрисы. Чуть нахмурив брови, мистер Честер внимательным, несколько холодным оком творца, окинул взглядом это хрупкое, почти детское тело, так уютно устроившееся в мягком плюше. В мисс Хоукс не было порочности. Ее тела, казалось, не коснулось дыхание тлена и это столь разительно отличало рыжеволосую актрису от Эуфемии, что Говард Честер невольно почувствовал прилив истинного, не замутненного неуверенностью вдохновения. - Я вижу Вы, мисс Хоукс, особа тонко чувствующая, - издалека начала мистер Честер, продолжая изучать девушку внимательным, но вместе с тем ненавязчивым взглядом – и должны понять меня. По крайней мере, я смею надеяться на это обстоятельство. Искусство всегда, а особенно сейчас, подвергалось не только нападкам критиков и не сведущих зрителей, но так же терпело и терпит унижения со стороны растления нравов. Порой мы видим, как муза прекрасного должна служить низменным желаниям большинства. Я же возложил на свои плечи вериги и поклялся перед Господом Богом, что возведу вновь чистоту на алтарь Невинности, где ей и положено быть. Так как же, я могу позволить себе, видя Вас, чье лицо и, простите мою дерзость, чей стан, будто созданы Мудрейшим Творцом для того, что бы воплощать это Девство, презреть его в угоду желаниям праздной, развратной толпы? Художник умолк и отвел взгляд, не то, смущаясь по настоящему, не то, делая вид, что испытывает стыд. Более всего на свете ему не хотелось поразить и отвратить эту маленькую девочку своей страстностью, о подлинной причине которой, Говард знал, но коею искусно подменял в угоду себе на то, что ему хотелось под ней видеть. Многие заклятые друзья – художники, в том числе мистер Мозезс, за глаза называли мистера Честера фанатиком, так как во всем, что касалось нравственности, и творчества он был ревностен, как мучимый душевной борьбой монах – аскет, укрощающий свою жалкую плоть молитвой и постом. Подобное многих если не пугало, то настораживало, и Говард Честер не мог с точностью сказать, могла ли эта девушка, столь юная и столь пленительно чистая с первых слов проникнуться его идеей абсолютной, кристальной невинности плоти и духа.

Салли Хоукс: С губ Салли слетел тихий смешок, и, подперев подбородок тонкой рукой, она в ответ на изучающий взгляд Говарда принялась внимательно рассматривать его. – Когда вы так говорите, мистер Честер, вы больше похожи на пастора, чем на художника, – шутливо заметила актриса. – Вы совсем не такой, как мистер Мозес. Действительно, шумный и вульгарный Джон Мозес со своими пестрыми жилетами, обтягивающими толстый живот, массивной цепью с несколькими брелоками и простодушным бахвальством был весь как на ладони даже для семнадцатилетней девицы. Однако его друг был, что называется, вещью в себе. За шутливым тоном мисс Хоукс скрывалась робость и в некоторой степени беспокойство. В ярких глазах Говарда Честера мерцал тот же шальной огонек легкого безумия, что и у мистера Кина в дни вдохновенной работой над ролью, мистера Арнольда, одержимого новой пьесой, да и у мисс Кертис тоже, если уж на то пошло. И не тот ли самый ветер сорвал с места, словно сухой лист, саму Салли и погнал навстречу неизвестности? Вещи, о которых толковал Говард, мисс Хоукс понимала весьма смутно, но его страстная одержимость была ей отчасти близка. Она невольно поддалась очарованию чужого душевного подъема. – Что же вы замолчали, мистер Честер? – Салли, как птичка, склонила головку набок и ослепительно улыбнулась. – Вы почти обратили меня в истинную веру. Ах! – актриса внезапно вскрикнула и всплеснула руками. – Мистер Мозес, посмотрите, эти грубые варвары сейчас совсем испортят вашу прекрасную декорацию. Вот жалость-то…

Говард Честер: То ли поведясь на уловку рыжеволосой прелестницы, то ли сочтя нужным оставить наедине мистера Говарда и предполагаемую «жертву искусства», то ли просто вспомнив о времени, а, следовательно, об открытии театрального буфета, мистер Джон Мозес поспешно вскочил на ноги и состроив недовольную гримасу, пробурчал: - Вот же олухи, прости меня Матерь Божья! Раскланявшись с мисс Хоукс и кивнув мистеру Честеру, Джон, второпях бросив: «Прошу прощения, я сейчас вернусь», вышел восвояси, испытав при этом, надо сказать, облегчение и тайную радость. Нет, все-таки мистер Говард Честер с его разглагольствованиями о чистоте и девстве искусства, действовал Мозесу на нервы. Чистые голубые глаза мистера Джона Мозеса не могли созерцать этих малопривлекательных ужимок товарища по искусству. Честные уши рыжебородого творца не имели сил вынести весь этот благочестивый бред, в изобилии лившейся из уст друга. Даже чуть горбатый нос пышнотелого художника не желал вдыхать аромат лицемерия, коей, по мнению Мозеса буквально источал мистер Честер. Нет, Говард был прекрасным человеком и достаточно хорошим другом, но вот когда он впадал в раж, начиная нести ересь, то становился абсолютно невыносим. Не даром же его называют фанатиком…. - Меня многие называют фанатиком, - на губах мистера Честера появилась грустная улыбка. Воспользовавшись тем, что Джон покинул ложу, Говард приблизился к креслу, на котором сидела юная девица и чуть склонившись (однако не так, что бы приличный человек счел бы это не пристойным) к мисс Салли, слегка понизив голос, произнес: - Я был бы счастлив, если бы Вы, мисс, согласились на мое предложение. Вы правы как никогда. Я не такой как мистер Мозес. Возможно, со мной сложнее работать, зато у Вас всегда будут гарантии того, что я не позволю со своей стороны вольностей и всегда буду, аккуратен в плате.

Салли Хоукс: Возможно, Говард полагал, что беспристрастно предоставляет принять решение самой актрисе, но мисс Хоукс была чрезвычайно смущена его напором. С такой настойчивостью ее тела еще не домогались даже для целей менее целомудренных, нежели предлагал мистер Честер. Салли чуть подалась назад, избегая пристального взора. Она вспомнила, как мистер Мозес охарактеризовал своего друга: «человек, который никогда не смеется», и почти физически ощутила колючим покалыванием на коже мрак, окутывавший художника. Если мистер Честер действительно являлся адептом самопровозглашенной новой религии, то тогда его божество презирало смех и веселье, а в его храме царило торжественная мрачность напополам с могильной сыростью, словно в старом разрушенном аббатстве. Актрису передернуло: как тепличный цветок, она тянулась к солнцу и теплу и ненавидела любой холод. Ей случалось экономить на еде, но никогда она не жалела свое скудное жалованье на уголь, который всегда старалась держать вдоволь. – Заплатите за то, чтобы посмотреть спектакль из-за кулис, сэр? – Салли беспечно пожала плечами, усмехнувшись, и сделала большие глаза. – Разве это не будет с моей стороны надувательством? Вы ведь и так отдадите деньги за билет. Мисс Хоукс знала, что рискует, дразня художника, но удержаться было свыше ее сил.

Говард Честер: Тут мистер Честер ощутил легкий укол раздражения. Воистину женщины даже самые невинные на вид все равно являются дщерями змия эдемского, соблазнительные слова которого, очернили душу созданную Господом Богом. Невинные фразы, кокетливые поддразнивания с полным сознанием того, что, имея на своей стороне милое личико, победа им обеспечена загодя. … Как же это выводило из себя! Однако Говард сдержался, памятуя о том, что сейчас не время демонстрировать прелестной особе свое недовольство. Выдавив из себя немного язвительную, но вместе с тем достаточно естественную улыбку, художник махнул рукой и ответил, смотря мисс Хоукс прямо в глаза: - О, мисс … Прошу простить мою поспешность. Она является лишь доказательством того вдохновения, кое Вы мне изволили подарить. Говоря о плате, я имел в виду, что если бы Вы дали бы согласие на мое предложение, я бы не поскупился. Однако, ежели Вы своими словами, хотите мне показать, что мое предложение для Вас оскорбительно, то остается лишь принести Вам свои извинения и, с прискорбием, покинуть общество, столь приятное для взора любого служителя Музы … Мистер Честер смиренно склонил голову, будто бы прося прощение не только словом, но и делом, за все дерзости, сказанные им за сегодняшний вечер и, отведя взгляд в сторону, умолк, хмуря брови и борясь с так не покинувшим его раздражением. Мисс Хоукс, прошу прощения за долгое отсутствие ответа, а так же за правки помарок. Не то безумие охватило меня, не то мой компьютер. Или обоих нас разом

Салли Хоукс: Салли легким пожатием плеч и чуть приподнятыми бровями вежливо выразила свое недоумение – аристократический жест, привитый еще в респектабельную бытность мисс Хоукс в Бате, – и потянулась за брошенными листками с текстом роли, давая понять, что мистер Честер волен покинуть ее в любую минуту. – Ну, вот вы уже и надулись, – легкомысленно заметила актриса, игнорируя дурное расположение духа собеседника. – Вы и впрямь очень нетерпеливы, сэр. А между тем, как вы верно заметили, это мне впору сердиться: пока вы мне ничего не предложили, кроме денег, мистер Честер. А я, – тут мисс Хоукс в упор посмотрела на художника, – не привыкла принимать предложения, суть которых мне не вполне ясна. Салли вовсе не подразумевала, что опасается со стороны Говарда непристойного поведения. Если бы дело обстояло именно так, то определиться с ответом было бы очень просто. В обществе художника Салли ощущала необъяснимую тревогу, сродни глупым детским страхам, охватывавшим юную мисс Хоукс после проповедей священника, призывающего юных воспитанниц остерегаться дьявольских козней, подстерегающих их повсюду. На слове «повсюду» бледно-серые навыкате глаза преподобного Пэджита выпучивались, как у дохлой трески, внушая девочкам дополнительный ужас.

Говард Честер: Мистер Честер отличался от прочих художников тем, что не любил женщин. Да, именно так. Он восхищался красотой их лиц и стана, пленялся чудесным блеском их волос и глаз, но сама женская природа пробуждала в этом поборнике закона Божьего раздражение и суеверный страх. Как только взор очередной красавицы останавливался на нем, на ум Говарду сразу же приходила строка из Ветхого завета, гласящая: «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел». Разумеется, библейское сказание сразу же охлаждало пыл художника и он, памятуя о том, что именно из-за подобной девы, теперь весь род мужской вынужден в поте лица добывать хлеб свой, напускал на себя такой непроницаемо - презрительный вид, что у прелестной особы пропадало всякое желание пробовать разжечь пламень в душе этого человека. Именно из-за страха попасть под женское влияние, мистер Честер долгое время прожил с Эффи, как ему казалось, робкой и покорной, от которой можно было ожидать моря слез и рабской преданности, но уж никак не соблазна. Однако и здесь он ошибался, списав со счетов, как вывел мистер Говард в последствии, низкое происхождение и прошлое ремесло своей милой подопечной. Покусывая губы, мистер Честер слега нервно поглядывал на сидевшую рядом с ним девушку, борясь с желанием встать и уйти. Его волнение даже ему показалось странным и от этого еще более неприятным и постыдным. - Клянусь честью, - сказал он, наконец, слегка растянув губы и в грустной полуулыбке – я веду сегодня себя как полный дурак. Прошу прощения мисс. Я всего-то хотел предложить Вам стать моей музой, натурщицей и героиней моих будущих полотен. Однако из страха услышать отказ пошел окольным путем и сам того, не желая, завел Вас в чащу сомнений.

Салли Хоукс: Потрепанные листочки были повторно отложены в сторону, а розовые губки мисс Хоукс изогнула обворожительная улыбка. – Понимаю, – протянула она, – вы как бы предлагаете мне роль в своей пьесе, мистер Честер. Роль без слов и движения, но, тем не менее, требующая актерского мастерства и владения искусством преображения. Салли опустила глаза, в задумчивости обводя пальчиком узоры резного подлокотника кресла. Лондон до сих пор не позабыл скандала более чем двадцатилетней давности, потрясшего аристократическое общество вследствие сенсационной женитьбы лорда Гамильтона. А ведь Эмма Харт начинала свое восхождение как модель и муза мистера Ромни… Впрочем, брак подарил бывшей натурщице титул, но не сделал респектабельной, и после смерти мужа и любовника она влачила жалкое существование где-то за границей, всеми покинутая и позабытая.* Салли Хоукс не тешила себя надеждой, что повторит впечатляющий взлет мисс Харт, но толика популярности не повредит ее карьере в «Друри-лейн». *Разумеется, мисс Хоукс неоткуда знать, что совсем недавно, 15 января 1815 года, Эмма Гамильтон умерла в Кале от цирроза печени.

Говард Честер: Губ мистера Честера коснулась легкая улыбка. Приятно, когда, наконец, слова твои достигают сердца собеседника, а еще приятнее, когда ты сам получаешь от сего обстоятельства не малую выгоду. Все еще продолжая улыбаться, Говард слегка наклонился к мисс Хоукс и, понизив голос, хотя в том явно не требовалось необходимости, произнес: - Совершенно верно, мисс. Только в отличие от спектакля, коей превратится в дым, стоит только занавесу скрыть собою сцену, картины и образы, запечатленные на полотнах, будут жить вечно. Вечно, - повторил он и в глубине зрачков художника блеснули безумные огни – И Вы будите жить вечно, мисс. Останетесь силою красок и кистей вечно молодой и прекрасной, как в этот день и час. Разве Вам не хочется этого? Последние слова мистера Честера могли принадлежать, по меньшей мере, хрупкому бесу искусителю, коей повадился посещать келью молодой монашки и смущать нежные ушки двусмысленными предложениями. Однако охваченный своим демоном, имя коему « искусство» мистер Говард Честер даже не думал о подобных ассоциациях, ибо если бы мысль об этом закралась в его голову, то, несомненно, внушила бы привычный благочестивый ужас.

Салли Хоукс: Салли, как завороженная, смотрела на художника, беззвучно прошептав вслед за ним: – Вечно… Однако магической силы взгляда мистера Честера хватило ненадолго, и мисс Хоукс стряхнула с себя наваждение, с женской практичностью заметив: – Позвольте, но ведь это уже буду не я, а мой портрет. Вот он будет жить вечно, по крайней мере, пока не истлеет холст. Ах, если бы было наоборот, – с лукавой мечтательностью продолжила она. – Если б вы, мистер Честер, писали портреты, которые старились бы вместо своих хозяев, то вам бы пришлось отбиваться от заказов и моделей, а не искать их. Вы были бы в Лондоне нарасхват, особенно среди дам.

Говард Честер: Мистер Честер на это лишь усмехнулся. Женщины. … Как ценят они то, что тленно и как глупо играют тем, что дарует им Всевышний! Их желания, их взгляды и вкусы так переменчивы и непостоянны. Недаром именно женщина всем естеством своим привязана к Луне, к этому ночному светилу, ставшему благодаря Шекспиру почти, что синонимом измены*. - Я уверен, что красота останется красотою даже на склоне лет, - произнес Говард и, осторожно коснувшись кончиками пальцев листков сценария, тихо продолжил – так я могу надеяться? Скажем, Вы могли бы прийти завтра днем по тому адресу, что написан вот здесь, - мгновение и в пальцах художника, словно по волшебству появилась прямоугольная визитная карточка – поверьте, мисс, что в моем обществе Вам не будет грозить непотребство с моей стороны. Если Вы опасаетесь, то можете привести с собой подругу. … Только, - по губам мистера Честера пробежала ироничная ухмылка – молчаливую и спокойную подругу, дабы она не мешала нам творить. Он нарочно сделал упор на слове «нам», желая подчеркнуть, что присутствие мисс Хоукс привнесет в его творение свою, живую и желанную струю, которая, несомненно, скажется на успехе его работы, загодя отведенной Говардом в разряд гениальных. * У. Шекспир: " Ромео и Джульетта" Джульетта: О, не клянись луною, в месяц раз Меняющейся, - это путь к изменам.

Салли Хоукс: Салли хотела произнести в ответ что-нибудь такое же ироничное и насмешливое, но вместо этого с превеликой осторожностью взяла двумя пальцами визитку, словно та была изготовлена из бумаги, пропитанной флорентийским ядом*, не торопясь прочесть начертанный там адрес. Художник по-прежнему внушал ей опасения, однако вовсе не те, что он предполагал. Предложение взять с собой компаньонку многого стоило, да и мистер Мозес не рассказывал про Говарда ничего такого, а Джон Мозес был мастер не только кисти, но и сочного слова. Наоборот, стрелы его злословия метили как раз в эту мишень. Женоненавистник! Вот как выразился мистер Мозес, многозначительно и неприлично усмехаясь. Салли к тому времени уже достаточно пробыла в театральных кругах, чтобы понимать, что крылось за эти намеком, и даже доподлинно знала про одного молоденького смазливого актера с Друри-лейн, что тот пользуется покровительством некоторых джентльменов из общества наравне с актрисами. – Я приду, – неожиданно для самой себя ответила мисс Хоукс и посмотрела в лицо Говарду, почти утонув в темноте его черных зрачков. – Если вы обещаете моему портрету вечную жизнь, то с моей стороны отказываться глупо и отчасти кощунственно, – Салли постаралась придать фразе шутливый тон, но не сумела оттенить ее беспечной улыбкой, и потому слова прозвучали серьезно, как клятва на Библии. * По преданию, именно с помощью отравленной бумаги был убит французский король Карл IX. Эта история во всех подробностях, истинных или вымышленных, была изложена А.Дюма.

Говард Честер: Женоненавистник, восторгающийся женской плотью …. Что может быть комичнее? Верно, сказал кто-то, что ежели Господь желает покарать раба своего, он лишает его разума. Разум Говарда Честера во многом уже не принадлежал ему. Этим человеком владели чувства, тем более сильные, что рождены они, были в груди фанатика. Фанатика религии, искусства, фанатика нравственности и чистоты. С виду холодный и чопорный этот сын Адама в душе горел огнем низменных страстей, кои он всячески подавлял, отдавая всего себя искусству, вере и почти монашескому аскетизму. Но натура его, спустя годы, все равно взяла верх. Пусть даже пока мистер Честер этого не осознавал до конца ….. Он любил и ненавидел женщин, этот сосуд греха, который соблазном своим всячески стремился очернить его душу, подавить возвышенную любовь к Всевышнему и, натешившись, низвергнуть душу в сердце преисподней…. Ненависть, да, именно ненависть во всей красе распускалась в сердце художника, и с каждым днём подавлять её, становилось все труднее и труднее…. Наконец-таки получив от мисс Хоукс согласие, Говард поздравил себя с победой. Приложив столько эмоциональных сил на то, что бы уговорить рыжеволосую актрису, художник ощущал себя так, словно все силы его, подобно весеннему дождю ушли в землю. - Я счастлив, мисс, - голос мистера Честера вздрогнул, хотя он всеми силами пытался заставить себя сохранять видимость спокойствия – Повторюсь – Вы не пожалеете, что согласились. Я могу надеяться увидеть Вас завтра. … Скажем после обеда? Или чуть раньше?

Салли Хоукс: Салли показалось, что глаза мистера Честера сверкнули плохо скрытым торжеством, и она поняла, что момент, когда художника еще можно было отвлечь от ее скромной персоны, был упущен давным-давно. – Завтра понедельник, нет ни репетиций, ни спектаклей… Пожалуй… Пожалуй, это возможно – прийти завтра, – согласилась Салли и скромно потупилась, переходя к самому главному для нее вопросу. – Сколько вы будете платить, сэр? Мистер Мозес платил по шиллингу за час. Со стороны мисс Хоукс это было небольшим художественным преувеличением, но и студия Джона Мозеса располагалась в менее модном районе, чем Блумсбери, чье название было горделиво вытеснено на врученной ей визитке узким шрифтом с затейливыми завитушками.

Говард Честер: Расчетливая скупость мистера Честера изволила подать слабый голосок, едва только с губ мисс Хоукс сорвалось: «Сколько вы будете платить, сэр?». В отличие от Джона Мозеса, мистер Говард Честер не отличался широтой души. Легко тратить деньги, если ты, как Джон Мозес, почти всегда добываешь их, занимая из чужого кармана. Куда сложнее отнимать крохи от собственного капитала, который, надо сказать, имел свои границы. Однако скупость Говарда недаром звалась расчетливой. Художник понимал, что все это предприятие держится исключительно на интересе мисс Хоукс и потому, считал за благо разжечь этот интерес до последней возможности. В конце концов, он ничем не рисковал. Если актриса окажется на деле слабейшей из муз, потеря будет не велика. По крайней мере, меньше, чем можно было бы потерять, откажись мисс Салли теперь и являя собой в действительности неограненный алмаз вдохновения. Размышляя над этим, мистер Честер умышленно тянул время, желая показать молодой актрисе, что, не смотря на его восхищение ею и желание сотрудничать, содержимое его кошелька весьма цепко держится за подкладку и не готово перекочевать в ее шелковый карманчик со скоростью мысли. Но, как известно, ради красоты и обаяния …. - Исключительно ради Вас, мисс, - художник слегка кивнул Салли – я предложу три шиллинга за час. Для начала. А потом. … Потом можно и снизить цену или же наоборот чуть приподнять, если выгода от красоты рыжеволосой прелестницы будет оправдывать подобную сумму.

Салли Хоукс: – Вы очень добры, сэр, – Салли по достоинству оценила щедрость Говарда Честера. – Итак, до завтра? Мило улыбнувшись, она протянула художнику руку, чтобы закрепить сделку по мужскому обычаю. Актриса находилась в стесненных обстоятельствах, и три шиллинга в час стали бы для нее хорошим подспорьем. Упустить такое выгодное предложение было бы вопиющей глупостью, а Салли Хоукс глупой себя не считала. Но тогда почему она чувствует себя так, словно неосторожно пообещала душу в заклад старому Нику?* Салли перевела взгляд на свои пальцы, и увидела, что они чуть дрожат. * Старый Ник – одно из прозвищ дьявола в английском языке. Эпизод завершен



полная версия страницы