Форум » Regency Romance: игровое поле » Как джентльмен джентльмену...(эпизод завершен) » Ответить
Как джентльмен джентльмену...(эпизод завершен)
Фредерик Леметр: Место действия: "Три креста", позже один из лондонских клубов. Время действия: 26 января 1815 года. Около шести вечера. Участники: Ричард Уингем, Фредерик Леметр, Филип Герберт.
Ответов - 42, стр:
1 2 3 All
Ричард Уингем: В «Трех Крестах» джентльменов, перебравших с вечера и решивших не искушать судьбу поездкой домой, по традиции не беспокоили. Под утро игорный дом погрузился в сонную тишину, и похмельный сон графа Дансбери никто не тревожил до тех пор, пока самого мужчину не разбудило солнце, добравшееся наконец до щели в неплотно задернутых портьерах, и жажда, все сильнее дающая о себе знать после неумеренных возлияний шампанского. Ричард, в голове которого приятно путались обрывки сновидений и воспоминания о сладком ночном приключении, сонно пошарил рукой там, где он надеялся найти нечто, более приятное, чем давно утратившие тепло женского тела простыни. «Сбежала… м-ммм… Какая досада…» – приподнявшись на локте, проснувшийся в одиночестве Уингем со скорбной гримасой убедился, что пуста не только постель, но и комната, в которой не сохранилось никаких следов присутствия ночной незнакомки. Лениво перевернувшись на спину, граф заложил руки за голову и, прикрыв глаза, на какое-то время погрузился в задумчивое оцепенение. Если его таинственная возлюбленная искала для себя приключение на одну ночь, то это ее право. Разве он сам рассчитывал на большее? Так отчего вдруг такая странная досада? «Она, кажется, спрашивала твое имя. Ты же сам, болван, больше думал о том, как половчее стянуть с дамы брюки, а не том, как представиться…» Воспоминания о минувшей ночи тут же охватили мужчину в полную силу, - соблазнительные изгибы девичьего тела, податливые губы, нежная грудь, - и желание, неуместное в своей безвыходности, внезапно накатило жадной волной, вынуждая Дансбери стиснуть зубы и в отчаянии скомкать простынь. Разозлившись на этот предательский плотский порыв и язвительно напомнив себе, что он уже (или еще) не в том возрасте, чтобы, лежа в пустой постели, мечтать о женщине и заниматься рукоблудством, полковник вскочил с излишней торопливостью. При этом ночное «Клико» напомнило о вреде неумеренности в пьянстве тягучей ломотой в висках, и Ричард, так же сквозь зубы чертыхаясь, принялся одеваться. Тело предавало его во всех отношениях. «Колье… Вернул я его ей или нет?!» Страдальческий взгляд Уингема, уже успевшего добраться до жилета и сюртука, в замешательстве скользнул по комнате. Этого он решительно не помнил. Ричард не помнил даже, куда он задевал столь дорогую сердцу незнакомки безделушку. Выложил на стол? Оставил в кармане? В поисках футляра, Дансбери обшарил собственный сюртук и убедился, что драгоценности там совершенно определенно нет. Бумажника… Бумажника нет? С тихим стоном мужчина сжал ладонями виски и уселся обратно на постель. «Еще и воровка? Сколько ж у тебя масок?!» За ночь любви с безымянной «актрисой» он расплатился так, как за год жизни с содержанкой. Но денег Ричарду жаль не было, все же он в игорном доме, спустить всю наличность в подобном заведении ему не впервой. А вот соблазнительная иллюзия невинности, в которую он вчера почти поверил, развеялась, словное утренний туман, оставив на губах графа горькое послевкусие лжи. А еще болтают, что тело, дескать, не лжет. Минуту назад он готов был поклясться, что ночью ласкал девственницу, а сейчас… «Какая к дьяволу теперь разница! В бумажнике осталось письмо кузена Алана, хоть и запоздавшее на три года, но от этого не менее неприятное… И его нужно вернуть…» Кое-как затянув узел шейного платка, полковник залпом отпил воды из графина и отправился к портье. Тот видел и запомнил, как они поднимались наверх, ровно как и Ричард запомнил тонкую улыбку, мелькнувшую на губах этого повидавшего виды господина. Быть может, он знает хоть что-то о личности «Джулиана». Я еще не закончил )))
Ричард Уингем: Дело продвигалось бы много быстрее, будь у Дансбери банкноты, освежающие память забывчивым и развязывающие язык молчунам. Но, даже лишившись бумажника и страдая от похмелья, полковник все же сохранил напористость кавалериста и логику штабного офицера, так что вскоре он все же выяснил, что молодой джентльмен, с которым они вчера «заигрались в карты» в номере, уехал из «Трех крестов» ночью, и не один, а в компании некоего месье Леметра. Леметр, Леметр… Имя определенно казалось Уингему знакомым, но законченный образ человека, стоящего за этим именем, нарисовался в памяти Дансбери не сразу. Французские корни, возведенные в имидж, что-то за тридцать, кажется, месье прихрамывает… Да, точно, теперь Ричард вспомнил джентльмена, которого часто встречал в клубе и порой на светских приемах и раутах. К тому же он, вроде как, хороший знакомый его приятеля и сослуживца Герберта. Полковник мрачно потер подбородок. Все это славно, но кем же ему считать Леметра по отношению к «Джулиану»? Добрым самаритянином, сообщником, следующей жертвой или следующим приключением? Если бы в этот момент кто-то спросил графа, какой именно вариант задевает его больше всего, Ричард вряд ли признался бы даже себе самому, что последний. Незнакомка растревожила самолюбие (и не только самолюбие) Уингема сильнее, чем этого можно было ожидать от хмельной постельной интрижки. Что ж, по крайней мере у него есть имя. Пусть и не самой девушки, но кого-то, кто имел с ней дело…. На этом собственно имени расследование в «Тех крестах» зашло в тупик, и сыщик, капитулировавший перед головной болью, отбыл домой возвращать себе человеческий облик и подобие. Дело сложное и кропотливое, во всяком случае снова показаться на людях Уигнем позволил себе только после пяти вечера. Он поехал в «Уайтс», закрытый джентльменский клуб, где, - какое странное стечение обстоятельств, не правда ли? – собирались любители карточных игр «по крупному». Сэр Джордж Рэггет, владелец клуба, был человеком азартным и отчасти корыстным, за счет щедрых пожертвований выигравших за карточным столом в Уайтс, где, по традиции, игра шла на очень большие ставки, он, говорят, сколотил недурное состояние. «Вот тут, - иронично успокоил себя граф, - никаких ряженных девиц, только сливки лондонского света… И в том числе месье Леметр… Надеюсь, один, без «юного провинциала». Это, впрочем, было бы совпадением из разряда чудесных. А в чудеса Дансбери почти не верил. Еще в холле он справился, приезжал ли сегодня интересующий его человек в клуб, и, получив утвердительный ответ, отправился на поиски месье.
Фредерик Леметр: Любой, кому знаком интерьер клуба «Уайтс», безоговорочно согласится, что нет более подходящего приюта для джентльмена, желающего неторопливо ублаготворить утробу превосходно приготовленной пищей, не размениваясь на поддержание оживленной беседы о политике или, − упаси боже, − о литературе. В «Уайтс» подобные ужасы немыслимы. Клуб насчитывает в своих рядах шестьсот одиннадцать членов. Некоторые из этих шестисот одиннадцати более респектабельны, чем другие, но респектабельны они все – от старожилов до недавно принятых. В прочих местах, бесспорно, тоже кормят недурно, но только в «Уайтс» ненавязчиво умеют создать впечатление, что здесь идет не вульгарное насыщение желудка, но пир души и отчасти тела. Впрочем, для отдохновения утомленного разума тут тоже предполагались свои радости, и месье Леметр как раз раздумывал, не присоединиться ли ему к одной из карточных партий или покинуть клуб, ограничившись обедом. Откинувшись в кресле и смакуя отличнейший портвейн, Фредерик лениво вернулся мыслями к мадемуазель Хагсли. Он все больше склонялся к мнению, что рассказ юной леди изобиловал значительными лакунами, и теперь забавлялся, заполняя их по своему усмотрению картинами от вполне невинных до откровенно непристойных. Последние понятным образом напомнили ему о мадам Валентайн, и француз почти уже решил нанести неожиданный визит своей любовнице, как его уединение было нарушено.
Ричард Уингем: Ужин Дансбери не интересовал, - еще одна причуда похмелья, которое уже почти отступило, но мысли о еде все вызывали у Ричарда скорее отвращение, чем предвкушение. А вот запах дорогих сигар и коньяка, наоборот, возвращал графа к жизни. Камердинеру пришлось немало потрудиться, дабы придать своему хозяину вид безупречного лондонского денди. Так что о ночном разгуле Уингему напоминало лишь собственное воображение, никак не желающее расставаться с образом «Джулиана», одновременно невинным и порочным, да желание приложиться к коньяку не так, как это заведено в том же «Уайтс», медленно смакуя его и грея бокал в ладонях, а по-гусарски, щедро хлебнув из горла. Его будущий собеседник, однако, пил портвейн, а не коньяк, и Ричард решил пока воздержаться от возлияний. – Позволите развлечь вас беседой, месье? – поинтересовался он, опускаясь в соседнее кресло. – Мне кажется, я видел вас вчера в «Трех крестах», - покривил душой полковник. Сам он Леметра там не наблюдал, разумеется, и руководствовался словами портье игорного дома. – Как сыграли? Вчера там было много новых лиц и самые причудливые ставки…
Фредерик Леметр: Если бы бокал с портвейном был полон, драгоценная жидкость непременно бы плеснулась через край. К счастью, Леметр успел отпить достаточно, чтобы не выдать свое замешательство. По очевидным причинам он не хотел афишировать посещение «Трех крестов» и до сих пор полагал, что ему это удалось. Однако отрицание привлечет внимание еще вернее. Фредерик вежливо наклонил голову, не спеша ни соглашаться, ни опровергать, и пристально посмотрел на своего неожиданного собеседника, гадая, что у того на уме. Впрочем, француз тут же пригасил пронзительный взгляд черных глаз, и его лицо приняло привычное ленивое выражение. − В «Трех крестах» и публика самая пестрая, − сдержанно согласился месье Леметр, сделав новый глоток. Левая рука непринужденно легла на подлокотник кресла. Слишком непринужденно, чтобы этот жест имел естественное происхождение. Сам месье Леметр в игорном доме Дансбери не видел, и полагал, что граф мог заметить его, только если специально следил за ним. Другой вариант – расспросы. Но зачем?
Ричард Уингем: – Да уж, пестрая, - так же лениво согласился полковник. Судя по реакции собеседника, ничего экстраординарного в его жизни сегодня ночью не произошло, или же месье хорошо владеет собой и не склонен это обсуждать. – Что ж, иногда хочется наведаться в места, менее респектабельные, чем «Уайтс». Не вижу в том ничего зазорного для мужчины, - Ричард слегка пожал плечами с таким видом, словно собирался начать обсуждать с Леметром шлюх. Впрочем, отчасти так оно и было. – Возможно, мой следующий вопрос покажется вам бестактным, месье Леметр, но, уверяю вас, у меня есть основания его задавать. Скажите, сегодня ночью, покидая игорный дом, не прихватили ли вы с собой попутчика, молодого человека лет восемнадцати-двадцати? Предвосхищая встречный интерес, а быть может, и недовольство француза, Дансбери счел необходимым еще кое то разъяснить: - Прислуга в «Трех крестах» уверила меня, что вы уехали вместе, когда я взялся наводить справки о личности этого юноши. Но, разумеется, они могли и ошибиться… Наметанный глаз портье практически не оставлял шанса для подобной возможности, но светская учтивость требовала от Уингема оставить собеседнику повод не отвечать на расспросы.
Фредерик Леметр: Вот тут Уингему действительно удалось поразить Леметра. − Черт возьми! – воскликнул он и с откровенным изумлением уставился на графа. Ночная эскапада мадемуазель Хагсли обрастала все новыми подробностями. Фредерик не смог преодолеть искушение разузнать как можно больше, раз уж источник информации практически сам подал себя на блюде, и потому подавил первый порыв правдиво ответить, что ни одного юноши в его обществе при подобных обстоятельствах в «Трех крестах» видеть никак не могли. − Простите, граф, − с подкупающей искренностью спросил он, − вы когда-нибудь были сильно пьяны?
Ричард Уингем: – Неоднократно, месье Леметр, - в серых глазах Уингема мелькнули насмешливые искорки. И тут же погасли, едва полковник припомнил причины своего последнего загула. – В том числе и вчера в «Крестах». Я только что вернулся из Ричмонда, похоронил сестру матери. Не то, чтоб я безумно любил леди Бартли... то есть тетушку Маргарет, конечно же, мы почти не общались, пока я служил в Европе, письмо раз в полгода, вот и все отношения. Но родственница, тем не менее, а сельские похороны – это так уныло. Не выдержав искушения, граф достал и закурил сигару, предварительно обрезав ей кончик миниатюрной гильотинкой, украшающей столик между их с Леметром креслами. Интересно, какие ассоциации вызывает сей предмет у француза? Кончики пальцев мужчины едва заметно подрагивали, но после пары затяжек Ричард почувствовал себя лучше. Может и правда составить собеседнику компанию и полечиться портвейном? – Я приехал в Лондон, и душе моей хотелось загула, карт, шампанского, шлюх… Биения жизни, так это назовем, - он усмехнулся, с наслаждением выдыхая кольцо ароматного дыма. – И вчера перебрал не на шутку. Так, что даже не потрудился спросить имя у человека, с которым провел весьма занимательную партию. Одна надежда на то, что это имя известно вам.
Фредерик Леметр: Фредерик улыбнулся Уингему, как человеку, связанному с ним общей тайной и общим пороком. − О, в таком случае вы поймете, если я признаюсь, что мои воспоминания о вчерашнем вечере несколько… смутны. В «Три креста» ходят не для того, чтобы провести чинный вечер, не правда ли? Месье Леметр улыбнулся еще шире. Тот факт, что он намеренно не стал отвергать инсинуации графа Дансбери, хотя тот любезно предоставил ему для этого все возможности, без сомнения, объяснялся каким-то врожденным изъяном характера. По своему складу Леметр был человеком, который принимает жизнь безоговорочно, и чем больше сюрпризов она преподносила, тем приятней ему было. Пока ситуация сулила заманчивые возможности поразвлечься за чужой счет. Последовав примеру собеседника, Фредерик неторопливо раскурил сигару, что позволило ему на законных основаниях выдержать томительную паузу. Былая настороженность оставила француза, и вскользь упомянутое имя леди Бартли ничем не отозвалось в душе, хотя бы потому, что никаких дел с этой усопшей дамой он не имел. − Возможно, − наконец, произнес он, выпуская к потолку колечко дыма, − возможно, я бы смог кое-что припомнить. Если бы был уверен, что это важно. Видите ли, − извиняющимся тоном пояснил месье Леметр, − при любой попытке освежить свою память… Или правильнее будет «освежевать»? Но я отвлекся, простите... От этого у меня начинает чертовски раскалываться голова. Так что причина должна быть достаточно веской, граф. Здесь Фредерик определенно рисковал, потому что Уингем мог заподозрить, что над ним попросту тонко издеваются, но простодушная благожелательность в манерах и выражении лица француза противоречили подобной невероятной догадке.
Ричард Уингем: Дансбери на минуту задумался. Важны ли его причины? Сумма, исчезнувшая вместе с бумажником? Да, она велика, но он, бывало, просаживал и больше. Это странное письмо кузена Джорджа матери, которым тетушка умудрилась на прощание огорошить племянника? Ценное для Уингема, оно не представляет никакого интереса ни для вора, ни для его любезного собеседника. А может это всего лишь желание еще раз увидеть женщину, чей облик не дает ему покоя? – Как вам сказать, я и этот молодой человек… мы остались кое-что должны друг другу, - расплывчато ответил граф. – И, позабыв обменяться именами и адресами, поставили друг друга в неловкое положение. Я был бы очень признателен вам, месье Леметр, если бы вы попытались припомнить обстоятельства вашей поездки домой… Мне трудно поверить, что вы проигрались до нитки и искали попутчика, дабы разделить с ним траты на извозчика. Да и мой ммм… партнер уехал из «Крестов» не с пустыми руками. Была ведь какая-то причина, какой-то повод, в силу которого вы покинули игорный дом вместе, попытайтесь вспомнить хотя бы его, - сквозь белесый ореол табачного дыма Ричард устремил неожиданно пронзительный взгляд на скучающее лицо француза. - Наша память столь занятно устроена, стоит ей зацепиться за какую-нибудь мелочь, и… То, что при упоминании о терзающей Фредерика головной боли, собеседник не пошел с извинениями ан попятную, само по себе было уже знаком того, что Уингем находит причину для продолжения расспросов достаточно веской.
Фредерик Леметр: – Какое верное замечание, – восхитился месье Леметр, – и какое простое лекарство от беспамятства! Попробую им воспользоваться. Он послушно прикрыл глаза. Страдальческая морщинка пересекла высокий лоб, и целая минута прошла в тягостном молчании. Затем Леметр вздохнул и устало потер щеку. Притвориться напряженно раздумывающим не вышло, на пустое место контрабандой пролезли посторонние мысли. Уингем был прав: человеческая память устроена занятно, и спусковым механизмом к раскручиванию сжатой пружины воспоминаний, погребенных под грузом прошедших лет, может послужить что угодно. Так и сейчас − покойная тетка графа Дансбери неизвестно почему нахально выпячивалась на первый план. – Увы, граф, – развел руками месье. – Боюсь, ваш информатор ошибся. Я уверен… Я теперь совершенно уверен, что с кем бы я ни покинул славное заведение, тот не был мужского пола. Фредерик ухмыльнулся и прямо посмотрел в глаза Дансбери. Новый пробный шар. Ничто пока не доказывало, что любознательный граф был в курсе, что имел дело с женщиной, а не мужчиной. Дзынннь! Пружина со звоном лопнула и больно вонзилась в висок, и словно незримая рука стерла улыбку с насмешливо изогнутых губ. Леметр побледнел. Конечно! Не женщина, а мужчина. Бартли! Тот самый молодой идиот.
Ричард Уингем: - Что ж, жаль… - Холодно протянул Уингем. Незнакомка в «Трех Крестах» до последней минуты старалась сохранить свое мужское инкогнито и Ричард, будучи все же джентльменом, особенно на трезвую голову, к обсуждению ряженной в мужское платье дамочки с малознакомым человеком переходить не желал. Потому что это потребовало бы множества объяснений личного толка, да и потому, пожалуй, что ответы Леметра внезапно пробудили в графе подозрительность. Уж больно запросто раскрыл тот инкогнито «Джулиана» первому встречному. «Или вы не были так пьяны, как утверждаете, месье. Или вы с ней сообщники. Или… портье действительно обознался». В любом случае, если собеседник не склонен к одолжениям, то и расплачиваться с ним не придется. Дансбери не имел никакой возможности принудить француза отвечать ему, тем более отвечать честно. Оставалось лишь любезно улыбнуться в ответ на ухмылку Леметра и пообещать себе при случае затеять с месье какую-нибудь пустячную, но громкую ссору, и проверить, так ли тот меток, как словоохотлив. – В таком случае вам повезло больше, чем мне. Вы, верно, проснулись в обществе какой-нибудь прелестницы из «Трех крестов», а я в компании опустошенного бумажника. Стараясь подавить раздражение, граф глубоко затянулся. Возможно, ему стоит вернуться вечером в игорный дом и продолжить поиски. Если удастся найти извозчика… Наверняка место у «Трех Крестов» хорошо прикормлено, и там не бывает случайных колясок.
Фредерик Леметр: Месье Леметр рассеянно кивнул. Холодность Уингема, как и его заботы, оставили его равнодушным. Француз старался загнать обратно вызванные ненароком воспоминания. Не то что бы его донимала совесть, но определенный дискомфорт он ощущал. Неприятно оказаться лицом к лицу с вероятным родственником давно похороненного прошлого. Несколько лет назад в разгар военных действий в окровавленной Европе это казалось логичным и необходимым шагом, жертвой разменной пешкой ради крупного выигрыша… И, черт возьми, он выиграл и выиграл по-крупному! Но сейчас… Уродливое слово «убийство» просилось на ум. Леметр прикусил сигару и напомнил себе, что Дансбери ничего не знает и знать не может. − Вы правы, граф, моя дама была само очарование, − примирительно согласился Фредерик, – а вам действительно не повезло. Я понимаю ваше желание поквитаться с вором, но тот юноша, которого вы подозреваете, скорее всего, ушел с кем-то другим. Впрочем, посещая «Три креста», за острые ощущения платишь риском нарваться на щипача или шулера, − заключил он. − Надеюсь, бумажник был не слишком туго набит? Леметр с трудом представлял себе картину, как утонченная мадемуазель Хагсли обирает спящего любовника, словно нечистая на руку шлюха. Другое дело – колье… Но нет, мадемуазель поведала о нем прежде, чем узнала, что оно у него. Упоминание об ограблении может быть уловкой, предоставляющей графу удобное оправдание для настойчивых расспросов.
Ричард Уингем: – О, ради денег я не стал бы вас тревожить, - Ричард пренебрежительно пожал плечами. – Но тетка умудрилась оставить мне в наследство письмо кузена. Я так понимаю, он написал его буквально за пару дней до своей гибели. Послание оказалось... довольно неожиданным. Еще одна такая же глубокая затяжка, и Дансбери расслабленно откинулся в кресле, чуть запрокинув голову, словно разговаривает сам с собой. – Признаться, было бы много умнее с ее стороны не тянуть с откровениями все эти годы, Алана уже не вернуть, но дело не только в нем… Простите, месье Леметр, вас это совершенно не касается, а вот я бы предпочел вернуть письмо, по несчастливой случайности оказавшееся в бумажнике. Что ж урок мне на будущее, дела отдельно, развлечения отдельно. Продолжу поиски в «Трех крестах»… Уингем лениво стряхнул столбик пепла со своей Sevillas. Если он и собирался соперничать с сыщиками с Боу-Стрит, то по крайней мере не немедленно.
Фредерик Леметр: Любые сентиментальные сожаления об участи капитана Бартли, вызванные дешевым великодушием победителя к побежденному, тут же растворились без следа. Проклятый дурак! Оказывается, следовало свернуть ему шею еще раньше. Сигара внезапно приобрела отвратительный привкус, и Фредерик вынул ее изо рта, с неудовольствием обнаружив, что пальцы его чуть дрожат. Вкус, что он почувствовал на губах, был ли он привкусом страха? Но француз не позволил себе даже минутной слабости. Он был полностью согласен с Дансбери, что поиски следует вести прежде всего в «Трех крестах», поэтому нужно было любой ценой отговорить его от посещения притона в ближайшее время. Месье Леметр впечатал окурок в пепельницу и произнес ровным тоном: − Сожалею, но думаю, что похитителя вряд ли интересовало что-то, кроме денег, и письмо вашего кузена сразу отправилось в огонь, дабы не оставлять следов.
Ричард Уингем: – Я этого не исключаю, - вынужден был признать Ричард, хотя когда речь заходила о личности «Джулиана», логика его подводила. Кто была эта девушка, зачем она явилась в «Три Креста», какие цели преследовала? Загадки, загадки, загадки. – Но ведь это не повод вовсе отказаться от поисков, не так ли, месье Леметр? Дансбери задумался, а сможет ли он воспроизвести по памяти все подробности написанного Аланом признания. Общую суть он уловил, но в поисках негодяя, виновного в предательстве и гибели кузена, могла бы пригодиться каждая мелочь. В том, что он будет искать французского агента, сыгравшего роковую роль в жизни капитана Бартли, сам Уингем не сомневался. Дело чести семьи, и мало того, дело государственной безопасности. Война с корсиканцем закончена, но шпионаж всегда в цене и всегда востребован. – К тому же, если у моего вчерашнего партнера обнаружится хоть капля совести… Ну, вдруг, это я рассуждаю гипотетически…, - криво улыбнулся граф, - и он захочет вернуть мне эту бумагу, выяснится, что я для него такой же незнакомец, как и он для меня.
Фредерик Леметр: Фредерик с сомнением приподнял бровь, но никак не прокомментировал оптимизм Дансбери. Хладнокровие вновь вернулось к нему. На самом деле все сложилось как нельзя более удачно: Леметр смог узнать об опасном письме заблаговременно, а как гласит известная пословица, кто предупрежден… Он не боялся опасности, которую видел воочию. Подавив жгучее желание немедленно разузнать содержимое прощального послания Алана Бартли, месье Леметр устремил изучающий взор на его кузена. Несколько очевидных выводов можно сделать уже сейчас. Капитан Бартли в письме не назвал напрямую имя наполеоновского агента, но сделал достаточно намеков, чтобы английский полковник жаждал заполучить утерянное обратно. И явно не для того, чтобы перечитывать на досуге и скорбеть об участи покойного родственника. − Желаю удачи в поисках, граф, − произнес француз, не выказывая особого интереса к предмету беседы, но от вопроса не удержался. – Полагаю, письмо достаточно важно для вас, коли досталось в наследство?
Ричард Уингем: - Благодарю вас, - Ричард все еще не был уверен в искренности собеседника. После сигары в голове прояснилось, и граф неожиданно уяснил, что он рассказал месье Леметру о событиях вчерашней ночи много больше, чем сам месье поведал ему. Разумеется, в роли просителя выступал не француз. Но тем не менее поболтать с французом про бумагу, в которой идет речь об агенте Бонапарта… Какое странное стечение обстоятельств! Взгляд офицера на мгновение сделался цепким. Прошелся по лицу Фредерика, оценивающе задержался на безукоризненном узле шейного платка, затем скользнул вниз, на больную ногу и тяжелый набалдашник трости, с которой Леметр не расставался даже в клубе. Будь трижды проклят сопляк Алан, который тратил бумагу на то, чтобы расписать, как он несчастен, вместо того, чтобы четко и внятно изложить все, что он знает о завербовавшем его человеке. – Если я скажу вам, что речь идет о деле государственной важности, - почти с вызовом усмехнулся полковник, неторопливо покачивая в пальцах сигару. - Вы назовете мне имя счастливицы, с которой уехали ночью из «Трех Крестов»?
Фредерик Леметр: Заявление было громким, и месье Леметр продемонстрировал всю полагающуюся степень потрясения. − В самом деле? – пораженно промолвил он, но в глазах француза промелькнула насмешливая искра. Похоже, Уингем не до конца осознавал, как много сообщил ранее, чтобы начинать торговаться теперь. К тому же он дополнительно сузил поле для маневра, отказавшись признать свою осведомленность об истинном поле таинственного ночного партнера по игре. При таких условиях назвав имя мадемуазель Хагсли, Фредерик пренебрег бы всеми писаными и неписаными правилами джентльменского кодекса, и граф Дансбери первым же упрекнул бы его впоследствии. Леметр стряхнул невидимую соринку с безупречного скроенного лацкана и чрезвычайно сдержанно заметил: − Я искренне хотел бы помочь, граф, но… − казалось, месье был в полном недоумении. – Простите мою недогадливость, но я не совсем понимаю, какое отношение имеет моя спутница к личности юноши, которого вы разыскиваете.
Ричард Уингем: - Банальное любопытство, не более. Мне любопытно, отчего слуги в игровом доме так уверенно назвали ваше имя, и так разительно ошиблись в отношении вашего спутника…То есть спутницы. Вы сами не находите это странным, месье Леметр? Сигара, последний раз напомнив о существовании зноя и тропиков посреди унылой английской зимы, умерла, и Ричард аккуратно опустил ее останки в пепельницу. – Впрочем, не стану тревожить ваш покой своими скучными умозаключениями. Чем сложнее найти человека, тем больше вероятность, что он скрывается намеренно. И тем острее желание выиграть эту партию. Как всякий игрок с опытом, я невероятно азартен… Дансбери поднялся, легким наклоном головы прощаясь с собеседником. – Благодарю за беседу, месье. И ценю вашу любезность. Всего наилучшего.
Фредерик Леметр: Месье Леметр склонил голову ровно на четверть дюйма. Легкий холодок отчуждения не остался им незамеченным, но течение жизни часто нарушается подобными стычками человеческого темперамента, и француз распрощался с Уингемом неискренними заверениями и сожалениями о своей бесполезности в поисках исчезнувшего юноши. Фредерик автоматически произносил учтиво выверенные фразы, но его ум был уже занят тщательным обдумыванием полученных от графа сведений. Письмо нужно перехватить прежде, чем до него доберется Дансбери, − вероятность того, что вор не уничтожил его, ничтожно мала, но она есть. Времени терять нельзя: пока в распоряжении есть небольшое преимущество, надо воспользоваться им в полной мере. Леметр усмехнулся, оценив иронию ситуации: придется начать параллельный розыск еще одного клочка измаранной бумаги, способной разрушить репутацию и саму жизнь. Но в данном случае на кон поставлена его собственная шкура, и он не станет церемониться в способах. Хотя… когда это он церемонился? Месье всерьез задумался, но вспомнить так и не смог. Выждав четверть часа, Леметр неторопливо поднялся с места и размеренной походкой покинул клуб. Любой, кто проявил бы праздный интерес к перемещениям француза, подумал бы, что тот решил сменить одно почтенное общество на другое. И ошибся бы, хотя публика, собирающаяся в «Трех крестах», заслуживала уважения по-своему.
Ричард Уингем: Если б граф Дансбери знал, что у него только что появился конкурент в поисках пропавшего письма кузена, и дело решительно не терпит отлагательства, он, разумеется, отправился бы обратно в «Три Креста» немедленно. Но планы Леметра были Ричарду неведомы, поэтому полковник не спешил, продолжая раскланиваться и обмениваться приветствиями со знакомыми, явившимися поужинать в «Уайтс», и смаковать долгожданный коньяк. И все же он бы уехал, и возможно в то же время, что и француз, но фортуне на этот раз было угодно ставить на Лютецию против Альбиона. Уингем внезапно заметил виконта Герберта, своего бывшего сослуживца и давнего приятеля. Тот, казалось искал кого-то среди завсегдатаев клуба, и выглядел при этом настолько озабоченным, что Дансбери не удержался от расспросов. – Филип, - салютуя бокалом, окликнул он Герберта. – Сколько лет, сколько зим! Вчера днем я разбирал почту и наткнулся на приглашение на прием в Пемброк-Холле. Прости, что не удалось заявиться к вам, я только вчера вернулся в Лондон из Брайтона. Надеюсь, Лондон в восхищении пал к твоим ногам, затмив славный Брюссель?
Филип Герберт: - Полагаю, Брюссель затмила бы и захолустная Хатива, где мы с вами, полковник, если правильно припоминаю, сумели слегка расшевелить местное население. Поражаюсь, как среди фламандцев могли появиться художники... Отдав должное джентльменской иронии и типично английскому злословию, которое в приличном обществе принято было называть остроумием, а на деле являлось не более чем снобизмом уроженца обширной империи, можно было считать исполненным долг перед лондонским светом и перейти к менее формальной части встречи. А встреча была долгожданной, и дело было не только в том, чтобы обменяться последними армейскими, штабными или приватными новостями, получив удовольствие от непринужденной беседы, как это заведено между друзьями и сослуживцами. Если Филипу требовалось поделиться с кем-либо своими сомнениями или озабоченностью, то кандидатуры лучше графа Дансбери ему было не найти, подтверждением чему служили более десяти лет взаимных душевных излияний разной степени серьезности, трезвости и пристойности. Нынешняя же причина обеспокоенности наследника дома Пемброков заключалась в простом листе бумаги, спрятанном в кармане сюртука и будто обжигавшем сквозь одежду своего нынешнего обладателя. - Ричард, кого мне хватало в столице мира, так это тебя, - виконт уселся в кресло, недавно занимаемое другим его приятелем Леметром, и жестом подозвал служителя "Уайтс", изящно фланировавшего с подносом вина наперевес. - Как поживают наши дорогие штабные? Как всегда, мудро рассуждают о нерасторопности недалеких вояк? Как твои семейные дела, брайтонская тетушка?
Ричард Уингем: – Штабные с нетерпением ожидают весны, дабы отправить корсиканца в атлантический круиз, - усмехнулся Дансбери, походя выбалтывая приятелю тайну, за обладание которой французская агентура не пожалела бы ни сил, ни средств. Но Герберту в данном случае Ричард доверял, как себе. Да и дело, в сущности, решенное: топить Наполеона в Атлантике сильные мира сего не планировали, но вот намерение удалить его с Эльбы, слишком уж близко расположенной от и без того неспокойного побережья Италии, было весьма благоразумно, вовсю обсуждалось в кулуарах Венского конгресса, и англичане ожидали лишь начала весеннего судоходного сезона, дабы выслать отрекшегося французского императора на Святую Елену, крохотный островок на полпути между Южной Америкой и Африкой. – Что до тетушки, - Ричард состроил скорбную мину, больше сожалея об утерянном письме и давнем малодушии Алана, которое теперь предстояло расхлебывать ему самому, чем о смерти тетки Маргарет, к которой Ричард никогда особой любви не испытывал. – Неделю назад она покинула наш бренный мир и наконец-то соединилась на небесах с любимым сыном… «Транжирой, дураком и трусом»… С завещанием, как водится, куча возни, она, видите ли, пожелала назначить меня душеприказчиком. Одну довольно ценную бумагу я уже умудрился потерять, дурацкая история… Надеюсь, твои дела обстоят более благополучно. Лорд Пемброк в Вене?
Филип Герберт: - В Вене, - кивнул полковник, снимая с подноса бокал, несмотря на не далее как нынче утром данный самому себе зарок поумерить страсть к винопитию. - Решает, как лучше разделать европейский пирог. После того, как мы с русскими его изрядно запекли. Весьма важная задача, а как же... Герберт сделал жадный глоток, запивая легким вином ядовитую иронию, удержаться от которой сын британского дипломата не мог. Хотя ему и была свойственна счастливая способность удерживаться от прыжков выше собственной головы и не стремиться в дебри, способные принести влияние и известность, все, что было связано с бумажной возней, а уж тем более, возней, замешанной на солдатской крови, вызывало у полковника недоверие с оттенком гадливости. - Смущает присутствие На Конгрессе его изворотливого сиятельства Талейрана. Эта старая лиса, заметь, притулился в министерском кресле и при Бурбонах. А я думал, перемещаться между струйками дождя умеют только наши политиканы... Впрочем, к черту политику, от нее сплошное несварение... Мужчина отставил полупустой бокал в сторону и откинулся на спинку кресла, достаточно уютного, чтобы сидящий мог насладиться иллюзией того, что хозяином в "Уайтс" является именно он, и никто иной. - Лучше скажи, о какой бумаге ты говорил? Долговая расписка Алана? Или карта к зарытым в Новом Свете сокровищам?.. Нынче прямо-таки время собирать бумаги и разбрасывать бумаги...
Ричард Уингем: - Да, можно считать, что речь в ней шла о долгах… о долге, - пробормотал Дансбери, пытаясь решить для себя, стоит ли рассказывать виконту Герберту все подробности этой скверной истории. Алан был его родственником, и проступок его бросал тень на доброе имя их семейства. Филип, с другой стороны, был его другом, а если нельзя положиться на друзей, на кого тогда вообще можно положиться?! – Капитан Бартли за несколько дней до смерти написал матери письмо. Где сознавался… в некоторых, несовместимых с честью офицера вещах. Потом он погиб, но, если верить написанному в том письме, напрашивается предположение, что Алана убили… То есть на войне, понятное дело, убить могут любого. Но речь идет не о гибели в бою. Ричард глубоко вздохнул, так, словно собирался бросится с берега в стылую глубину омута. – Иными словами, мой добрый кузен Алан спутался с французским агентом. Со всеми вытекающими из подобной дружбы последствиями. Когда он понял, насколько серьезно увяз, в мальчишке пробудилась совесть…гордость… уж и не знаю, как это назвать. И это вызвало резонные опасения того мерзавца, что требовал у капитана информацию. Гадко, да и дело прошлое… Маргарет не осмелилась никому показывать это письмо раньше, лишь на смертном одре вручила мне этот милый семейный секрет… И я потерял его, вместе с бумажником. В игорном доме, черт меня дери! Хорош королевский офицер…
Филип Герберт: - Скверно, - задумчиво изрек Филип, причем, этот лаконичный вердикт относился как к предательству Алана Бартли, так и к потере его кузеном бесценного письма, способного бомбой взорваться в любом не подходящем для этого месте. Почти как то нечто, несколькими днями ранее похищенное из кабинета графа Пемброка, - невольная ассоциация так и напрашивалась на ум полковника. - И, разумеется, ни имен, ничего в нем не было указано? А сам бумажник поискать... Впрочем, что я говорю, он наверняка уже оприходован чьими-то ловкими ручонками. Он ведь не был пуст, верно? Но я бы на твоем месте вернулся в тот игорный дом и поспрашивал тех людей, с кем ты развлекался накануне. Да ты и сам знаешь... Герберт нахмурился. Для его прямолинейной натуры количество секретов, военных, политических, любовных и семейных, в последние дни превышало все допустимые границы, так, что хотелось раз-другой удариться головой о стену - или от души ударить о нее кого-то еще, причастного к недавним треволнениям. Но, к вящей досаде потенциального членовредителя, не было ни единой зацепки к тому, чтобы узнать имя человека, стоявшего за зловещими событиями вчерашнего дня - касавшимися как его, Филипа, так и его приятеля. На пороге комнаты, в которой находились Дансбери и Герберт, показался сэр Уильям Кортни, наследник графа Девонского, со дня на день ожидавший кончины своего титулованного кузена, который все не торопился покидать пределы земной юдоли, чем безмерно огорчал погрязшего в долгах младшего родственника и заставлял Уильяма всякий раз испытывать терпение Филипа жалобами на несправедливость судьбы. Виконт сделал вид, будто не заметил вновь прибывшего и с самым увлеченным видом принялся осушать до дна свой бокал, отставив его в сторону ровно в тот момент, когда буря миновала и с унылой физиономией проследовала в следующую залу. - Если я что-то вдруг услышу о твоем кузене и его письменных откровениях, обещаю немедленно поставить тебя в известность, - продолжил полковник. - Удивительно, как нам везет нынче на полные малоприятных загадок письма...
Ричард Уингем: – Если ты что-то услышишь об откровениях моего кузена, Филип, - нахмурился Дансбери, - это значит, скандал набирает силу, и репутация моей семьи под угрозой. Ричард мрачно провел пятерней по волосам, погубив тщательно уложенную шевелюру, или, вернее, придав ей сходство с тем сумбуром, что царил в мыслях и чувствах мужчины. До сего момента рассматривать письмо Алана как объект шантажа не приходило ему в голову. Но люди изобретательны… В таком случай пускай уж все случится, как предполагал француз, гори эта бумага огнем в прямом смысле слова. – Разумеется, я вернусь туда, где расстался с бумажником. Это случилось в «Трех Крестах», не самое респектабельное местечко, к сожалению. У меня к тому же была… довольно странная компания. Я идиот, Филипп. Что не новость для тебя, я полагаю. К счастью не всегда, иначе просто не дожил бы до сего дня, но порой… Оххх… Тяжелое похмелье любезно напомнило о себе раскаленной иглой, впившейся в висок Ричарда, и он со страдальческим вздохом опрокинул в себя коньяк. – Однако ты говоришь «нам», и при этом много пьешь, - даже похмелье не смогло лишить Уингема остатков наблюдательности, и расправа Герберта с содержимым бокала не осталась незамеченной. - И это не к добру. У тебя что-то случилось, друг мой?
Филип Герберт: Вид запивающего головную боль друга призвал Филипа последовать его примеру, весьма уместному при их общем "недуге". На сей раз в качестве лекарства выступил, как и в случае с Дансбери, коньяк, старый верный товарищ, не раз спасавший мужчин от физических и душевных страданий. - Полагаю, нас роднят не только годы совместной службы и близкой дружбы, - заметил он, слегка поморщившись от глотка терпкого напитка, - но и поразительное сходство некоторых событий последних дней. Герберт машинально огляделся по сторонам, но мог бы и не делать этого - в "Уайтс" уважали приватность беседы, отчасти приличия ради, отчасти в надежде на взаимную любезность со стороны иных посетителей. Не обнаружив поблизости бессовестно-любопытных ушей, вкупе с прочими частями тела их обладателя, он огласил еще одну тайну, имевшую, вероятно, не меньшее значение, чем мытарства Алана Бартли или медленная пытка, уготовленная союзниками бывшему французскому императору. - О том, как и где я провел ночь, я поведаю позже, есть в этом кое-что забавное, а вот несколькими днями ранее... - физиономия полковника, и без того невеселая, приобрела откровенно озабоченное выражение. - В тот день, когда Анна устраивала прием, кто-то учинил погром в кабинете отца и украл из тайника нечто. Понятия не имею, что там было, но, уверен, это было что-то определенной степени важности. Возможно, даже государственной важности. Хотя я был бы счастлив, окажись это всего лишь пылкой любовной перепиской или долговыми расписками какого-нибудь внебрачного отпрыска моего уважаемого родителя. Циничность слов виконта ввела бы в заблуждение того, кто решился бы на их основании делать выводы о моральном облике лондонского света. При всей относительной реалистичности подобных предположений, их воплощение в жизнь немало бы ударило по мировоззрению Филипа, несмотря на принятую демонстрацию холодка в семейных отношениях, почитавшего отца и немало восхищавшегося его достоинствами. - Но это еще не все. Вчера на Анну напали. Граф де Монтеран и я... мы разошлись в воззрениях на карточные игры и решили подкорректировать мнения друг друга, как водится, парой выстрелов. Но не тут-то было. Моя дражайшая сестрица свято чтит Евангелие и изречение Господа нашего: "Блаженны миротворцы", а потому, ни свет ни заря, с Брианной Мюррей - ты ее помнишь или не знаешь вовсе, я запамятовал? - вместе с Брианной Мюррей направилась к месту поединка. По дороге на карету напали неизвестные, убили нашего кучера и слегка поранили Анну. В это время мимо проезжал... не поверишь, но тот самый Монтеран, который и вырвал обеих из лап мерзавцев, после чего доставил их в Пемброк-Холл. Но и это не все... Рассказ приближался к кульминационной своей части, и, словно в знак солидарности с этим фактом, равно как и под воздействием выпитого, щеки говорившего приобрели красноватый оттенок. - В тот же день я обнаружил среди писем одно... Да что там, ты сам можешь восхититься его содержанием и слогом. Из внутреннего кармана сюртука немедленно была извлечена сложенная вчетверо бумага, немного примявшаяся, но не лишившаяся по этому причине своей зловещей сути. Виконт протянул письмо Ричарду. - И заметь, пришло накануне дуэли.
Ричард Уингем: – Граф де Монтеран? – удивленно переспросил Дансбери, разворачивая протянутую ему виконтом бумагу. – Французский дипломатический корпус? А ты не мелочишься с мишенями, Филип… Однако желание острить оставило Ричарда, едва он пробежался взглядом по содержимому письма. – Это… Какая-то глупая шутка? Вопрос оказался риторическим, нервические красные пятна на щеках полковника Герберта и его мрачный взор отвечали на недоуменный возглас Уингема много вернее слов. – Думаешь, была какая-то связь между этой мерзостью и нападением на твою сестру? – Тихо уточнил граф. И в сердцах добавил: - Боже всемогущий, а я то думал, это у меня неприятности. Что бы ни похитили из кабинета лорда Пемброка, некто неведомый желал заполучить то же самое. В противном случае он обещал лишить Филипа общества его любимой сестры. Это расплывчатое обещание, однако, принимало угрожающую форму, если допустить, что покушение на жизнь Анны произошло не случайно как раз на следующий день после появления на свет данного письма. – И что ты собираешься делать? – Собственные сложности казались пустячными перед запутанной ситуацией, в которой оказался приятель. - Невозможно вернуть то, чего нет. Знай мы, о чем речь в бумагах, можно было предположить, для кого они представляют ценность, но даже это невозможно сделать, ни разу не заглянув в них. Француз… Может быть он как-то во всем замешан? – высказал нелицеприятное предположение Дансбери, после откровений Алана о шпионе, скользкой учтивости Леметра и упоминания о дуэли, пусть и не состоявшейся, готовый за глаза обвинить французов во всех смертных грехах и несчастьях.
Филип Герберт: Герберт пожал плечами. Что он только не передумал за вчерашний вечер, пока не забылся вином и горячими объятиями звезды лондонской сцены, и сегодня днем, вернувшись из царства порока под родительский кров. Версии, одна другой страшнее, возникали непрерывно, но каждой из них не хватало стройности по той же причине, о которой говорил Уингем, - отсутствия всяких сведений о том, что было похищено из тайника лорда Пемброка. - Очень может быть... Ричард, я даже не знаю, что и где искать. Я опросил всех слуг - никто ничего не видел. Но то, что негодяи знали о перемещениях Анны, говорит об одном - у них есть осведомители в Пемброк-Холле или в доме Мюрреев. И снова духота принялась одолевать полковника, который, не думая о нарушении строгой симметрии, по правилам которой был повязан его галстук, провел пальцами под высоким воротом рубашки. - Даже если известить отца, этим не поможешь. Пока почта дойдет до Вены, пока ответ доберется с Континента... - Филип прикусил губу, да так сильно, что на ней едва не проступила кровь. - Но мне кажется, ты прав, здесь каким-то образом замешаны французы. Но не могу же я, черт возьми, заявиться к Монтерану и сказать: "Вы не похищали отцовских бумаг?" или "Вы подстроили нападение на мою сестру?" Ричард, я в полной растерянности. Хотя я и запретил Анне выходить за порог, а всем слугам велено перейти на почти осадное положение, - виконт невесело усмехнулся, - мне, все равно, неспокойно...
Ричард Уингем: – Ты не сможешь запереть ее навечно. Насколько я помню твою сестру… Да и разные глупые слухи не замедлят появиться, вот увидишь. Ричард нахмурился. Единственная мысль, что сходу пришла ему в голову, была «ловля на живца». Раз таинственные негодяи угрожают жизни леди Анны, рано или поздно им придется перейти от угроз к делу, и вот тогда… Но рисковать жизнью невинной девушки, сестры его друга… Нет, подобная идея безумна! – Допустим… Просто допустим, что ты добыл документы, желанные шантажистам. Что дальше? – Принялся рассуждать вслух Дансбери. – Я думаю, они напишут тебе еще, установят сроки, потребуют каких-то доказательств того, что тебе известны их условия. Это письмо с угрозой – только начало. С другой стороны, попробуй сам осторожно распускать слухи… Для того же де Монтерана… что бумаги у тебя. Если после этого ничего не произойдет, граф ни причем. Если шантажисты снова себя проявят… Взгляд полковника Уингема недобро потемнел. Грязные методы мерзавца… или мерзавцев, ни гнушающихся нападением на женщин, ему категорически не нравились. – Прокатишься со мной в «Три креста»? – внезапно предложил граф, ободряюще похлопав друга по плечу. – Поищем мою пропажу, за одно еще потолкуем о твоей. Например о том, во сколько ты оцениваешь преданность прислуги. Ричард вздохнул. Безымянный любовник какой-нибудь горничной, с которыми она делится дворовым сплетнями, нечистый на руку родственник честного лакея… Злоумышленником, связанным с похитителями, или с шантажистами, может оказаться кто угодно, но копаться в грязном белье человеческих отношений не каждому по нутру, да и не каждому по плечу. Вспыльчивый и прямолинейный, Филип подходил для этой роли так же скверно, как Кин на роль Офелии. А ведь заниматься поисками придется именно ему.
Филип Герберт: - С удовольствием, - живо отозвался Филип. Идея, поданная другом, приободрила полковника: следуя совету Дансбери, он получал, по крайней мере, одну зацепку – уверенность в участии героя-француза в афере с тайником Пемброков, либо же вычеркивал эту неприятную во всех отношениях версию из бесконечно расплывчатого списка гипотез криминально-политического характера. Мужчина поморщился. Когда Веллингтон любезно – а сэр Артур временами умел вести себя куртуазно даже с не любимыми им кавалеристами – предложил ему перейти вслед за Уингемом в штаб, Герберт-младший решительно отказался, сочтя свист пуль и удары сабель более безопасными, а месиво размытых дождями дорог более приятными, нежели кулуарные перешептывания и интриги, в обязательном порядке сопровождающие подобное повышение. И вот нынче судьба скорчила ему ироничную гримасу, показала язык и жестоко посмеялась, заставив поучаствовать в отвратительной игре, с низким шантажом, ударами в спину и, судя по всему, весьма нелицеприятными тайнами, прошлого ли, настоящего ли – все едино… - И знаешь - прости, снова вернусь к своей головной боли, - мне думается, похититель еще может проявиться. Потребует что-то взамен, деньги, много денег... Хотя я становлюсь мечтателем, - улыбнулся Филип, осушив вторую рюмку коньяка. – Значит, в «Три креста»? Ай-ай-ай, сэр, в каких непотребных местах вы коротаете свой досуг…
Ричард Уингем: - Это было бы славно, если всего лишь много денег. Очень славно, Филип, но не стану тебя обнадеживать… Твой отец занимается политикой четверть века, если не больше. Если покушение на его архив не случайно, то его содержимое скорее всплывет в Париже или Вене, чем в Лондоне. Ричарду очень хотелось сказать приятелю что-нибудь утешительное, но в голову пока ничего не приходило. Поэтому он радостно ухватился за ироничное замечание виконта про «Три креста» - Непотребных, что поделаешь, от природных склонностей к пороку избавиться непросто. Только знаешь что, если б не эта гнусность с пропавшим письмом, я бы назвал вчерашнюю ночь одной из самых удивительных в моей жизни. В серых глазах мужчины мелькнуло откровенно мечтательное выражение: не смотря на обрушившуюся на Уингема «прозу жизни», воспоминания о прелестном создании в его объятиях оставались донельзя романтичными. Чему немало поспособствовало опьянение, размывшее в сознании Дансбери четкую грань между сном и явью. – Есть такие игры, в которых никогда не поймешь сразу, выиграл ты или проиграл… Вчера мне повезло сыграть в именно такую. С Гербертом Ричард был много откровеннее, чем с Леметром, но Филип был его другом, а графу отчаянно хотелось выговориться. Один из опасных признаков влюбленности, склонность к которой Уингем заподозрил бы сам в себе в последнюю очередь. Поэтому, направляясь в холл клуба, принимая из рук слуги пальто и даже садясь в коляску, он продолжал говорить, расписывая в красках подробности своего знакомства с «Джулианом». – Потом мы оказались в постели, и, доложу тебе, я начисто позабыл, на каком я свете. А когда я проснулся, прелестной авантюристки и след простыл, - заключил рассказчик. - Моего портмоне тоже.
Филип Герберт: Виконт прищурился, в полумраке кареты взматриваясь в лицо Ричарда. - Милорд, осторожнее! Еще немного - и я скажу, что вы влюбились как мальчишка. То, с каким воодушевлением Уингем говорил о своей безымянной пассии - не считать же "Джулиана" ее настоящим именем! - наводило Герберта на мысль о том, что закаленное в любовных похождениях сердце его приятеля дрогнуло перед ряженой девицей из игорного дома. Впрочем, таинственность, окутывавшая винно-азартной дымкой недавнее приключение графа, добавляла ему притягательности и желания повторить погружение в ее омут, на сей раз в состоянии более сознательном, что никак нельзя было списывать со счетов. - Ты так рассказываешь об этом "Джулиане", что мне было бы неловко даже предположить, что вся ваша... встреча была неслучайна, а эта юная леди искала именно твое портмоне с письмом Алана... Прости, я стал чересчур подозрительным, - Филип кривовато усмехнулся. Он поплотнее запахнул пальто - в январе даже застекленные двери экипажа не спасали от пробирающей до костей сырости - и продолжил. - А утром ты не пытался узнать у прислуги, кем была твоя подруга? Ричард? Или ты оставил это удовольствие на сегодняшний вечер? Надеешься увидеть ее?
Ричард Уингем: – О нет, - предположение виконта заставило Ричарда нахмуриться, но через минуту он с уверенным отрицанием мотнул головой. – В то, что она могла позариться на банкноты из моего бумажника, заставляет поверить жизнь. Но письмо... О нем просто никто не мог знать, кроме покойницы тетки, не менее и давно уже покойного Алана и меня самого. Это случайность, и поэтому я не теряю надежды получить бумагу обратно. Женщинам свойственно любопытство, друг мой. Я не верю, что моя таинственная знакомая сожгла письмо, не читая. А если она его прочла, должна была догадаться, что это нечто посерьезнее любовной переписки. Во всяком случае Уингему очень хотелось надеяться на подобный исход этой истории. Разочаровываться в «Джулиане» было неожиданно мучительно, и граф никак не мог смириться с тем, что стал жертвой обычной ловкой мошенницы, которая, покинув игорный дом, в ту же минуту выбросила все, там произошедшее, из головы. – Я пытался наводить справки, но безуспешно, - с сожалением признал полковник. – Портье уверил меня, что «Джулиан» укатил из «Трех Крестов» с месье Леметром… Кстати, ты хорошо его знаешь, не так ли? И заявлял об этом столь уверенно, что я почти не сомневался в том, что, поговорив с французом, выясню все недостающие подробности. Увы… Мое частное расследование позорно зашло в тупик и я возвращаюсь к тому, с чего начал, сожалея о том, что время упущено.
Филип Герберт: - С Леметром? - от удивления брови Герберта поползли вверх. - Леметр знает твою загадочную леди? Подумать только... Я бы взялся его расспросить об этом происшествии, хотя, боюсь, со мной он вряд ли станет откровенничать. Все равно поймет, что расспросы проистекают от тебя... А впрочем, думал Филип, какая разница, кто что подумает. Соблюдение приличий нередко возводило совершенно ненужные преграды, заставляя скромников и гордецов терзаться, тогда как они давным-давно могли бы избежать несварения и в полной мере радоваться жизни. Особенно когда у тебя много денег и прочное положение в обществе. - Но если нужно... - многозначительно посмотрел он на приятеля, - то я в полном твоем распоряжении. Колесо кареты проехалось по темному комку, оказавшемуся дохлой вороной, которая уже успела покрыться плотным саваном из грязи. Сидевших внутри экипажа немного тряхнуло. - Если это и в самом деле авантюристка, то... хм, опиши ее, Ричард. Быть может, это какая-нибудь актриса, а я в последние сутки стал вхож в театральные круги. Вдруг встречу ее...
Ричард Уингем: – Какую-то леди он, безусловно, знает, - хмыкнул граф Дансбери. – Возможно, и не одну. Но вот только вряд ли «мою». Подспудная неприязнь, охватившая Ричарда после беседы с месье, была загадочна и необъяснима ему самому. Филип, кажется, давал полковнику шанс побольше узнать о французе, и Ричард неожиданно рьяно за него ухватился. – Но… Прежде чем ты возьмешься наводить для меня справки у Леметра, расскажи, что ты сам знаешь о Леметре. Что он за человек, стоит ли ему доверять? Общается ли он… хммм… с соотечественниками? Но сначала, - Дансбери слегка понизил голос и откинулся на спинку сиденья, весело поглядывая на приятеля, - поведай мне, с каких это пор ты заделался театралом? Что это за театральные круги такие? Сколько им лет, какой они масти?
Филип Герберт: Лицо Филипа, до сего момента не расстававшееся с выражением крайней озабоченности, сделалось менее напряженным, стоило его памяти вернуться к событиям минувшей ночи, менее романтичным, чем у его друга, но от этого ничуть не менее приятным. Воспоминания эти возымели столь чудодейственный эффект, что виконт перестал походить на разбуженного посреди зимы медведя, готового разорвать когтистыми лапами все и вся, а обрел нечто общее с ленивым котом, покормленным добрым хозяином свежей рыбой. - Масти... О, это отдельный разговор. Но обо всем по порядку. Оставляя рассказ о нелегких театральных ночах на потом, Герберт пытался доказать самому себе силу воли, которую прелестные труженицы лондонской сцены изрядно подточили, но не лишили ее вовсе. - Фредерик Леметр, сын эмигранта. Вернее, не случившегося эмигранта. Насколько я понял, его отца революционные власти казнили ровно тогда, когда он собирался покинуть Францию и последовать за семьей на Альбион. Мать - англичанка, из Стэнхоупов. Служил в австрийском полку, где получил ранение. Уже больше десяти лет как вышел отставку, посетитель светских салонов, в скандалах не замечен, человек приятных манер, любезный, разумный... Что еще тебе сказать... Когда отцовских кабинет ограбили, я первым рассказал ему об этом, так уж получилось... Причин ему не доверять пока что не доводилось, так что... Не знаю, Ричард, я его уже не считаю французом, - со стороны английского лорда это был самый настоящий комплимент, - а водится ли он с соотечественниками... Не замечал. Когда мы разругались с Монтераном, я понял, что с Леметром наш дипломат знаком шапочно, но не более того. Хотя, - Филип развел затянутыми в перчатки руками, - человеческая природа непостижима, и я могу жестоко заблуждаться. Сочтя небольшую справку из биографии своего увечного друга вполне достаточной, чтобы Уингем мог составить некое представление о сыне виконта де Фонженака, полковник вернулся к разговору, приятному любому мужчине более, чем беседы о представителях своего пола. - Что же до театральных кругов, то накануне вечером мне довелось повращаться в двух единовременно. Масти они черной и рыжей. Но если о первой я еще что-то помню, кстати, ее имя Амелия Кертис, не слышал? Вот и я ничего о ней не слышал до вчерашнего вечера. Прима Друри-лейн, красавица из красавиц, что уж мелочиться. Воспоминания о второй напрочь отшибло шампанским. И это досадно. Хотя подозреваю, что там и не было ничего. Что сподвигает меня получше познакомиться с талантами мисс Хоукс. Сценическими, разумеется...
Ричард Уингем: - Занятно получается, - не удержался от легкого сарказма Ричард. – Именно месье Леметр был первым человеком, которому ты рассказал о своей пропаже, а я – о своей. Оказаться в нужное время в нужном месте - особый талант. Ладно, оставим… От размышлений о серьезных вещах у Дансбери начинала раскалываться голова, ненадолго спасенная от похмелья коньяком. Один вечер ничего не решает, в конце концов, о французе можно навести справки и завтра. Тем более, что сегодня предстоит еще расспрашивать в «Трех крестах» про «Джулиана». Уингем страдальчески вздохнул, капитулируя перед головной болью, и вымучено улыбнулся. – О мисс Кертис я не только слышал, но и видел ее. Не так близко, как ты, разумеется, - поспешил на всякий случай заверить он приятеля. – Я просто иногда бываю в театре, знаешь ли. И готов признать со всей откровенностью, дама поразительной красоты. Достойный трофей, друг мой. Надеюсь, после осады и успешного штурма последует длительная оккупация? - Поинтересовался он с легкой усмешкой. – Пока из Вены не вернулся твой отец и не потребовал внуков, веселись, Филип, веселись. Лорд Пемброк периодически пытался женить сына, и жалобы Герберта на этот счет Дансбери хорошо запомнил. Ранее виконта спасала война, на которую можно было немедленно удалиться, едва в семействе заходила речь о браке. Но война закончилась… - Что до рыжей, если ты чего-то не помнишь, повтори. По крайней мере, ты помнишь имя своего увлечения и знаешь, где ее найти, - резонно заметил граф, силой обстоятельств, лишенный подобной возможности для себя самого.
Филип Герберт: - О длительности оккупации говорить еще рано, - с напускной утомленностью отозвался полковник, скептически относившийся к сколь-нибудь длительным отношениям с противоположным полом. Когда же речь заходила о браке, его начинала охватывать самая настоящая паника. – Отпуск я получил на два месяца, но прервать его могут с той же внезапной щедростью, с которой мне его дали… Тем более что скоро Бонапарта отправят в путешествие, мало ли, нашему доблестному командованию взбредет в голову окружить его на Святой Елене в три ряда стрелков и кавалеристов… Филипп заметил страдальческую гримасу на лице графа и, с дружеским пониманием, поспешил его утешить. - В честь встречи и во имя твоего исцеления, с меня бутылка целительного. Да и расспросы под него расспросы идут более гладко…
Ричард Уингем: – Кавалеристы на Святой Елене? Я все же надеюсь, Веллингтон не настолько нас ненавидит, – коротко хохотнул Ричард, и тут же вновь принялся массировать пульсирующий похмельной болью висок. – Одной бутылкой, сдается мне, я не обойдусь… Слушай, а может, тебе отослать Анну в поместье? Она, конечно, выцарапает тебе глаза за такое, но в провинции каждый человек на виду, твою сестру легче будет охранять… Творчески развить мысль о привлекательности подобной ссылки, граф не успел, потому что в этот момент экипаж остановился. – Ну, пожелай мне удачи, Филип, - вздохнул Уингем, охваченный внезапно каким-то тревожным волнением. Что если все следы уводят в никуда, и он больше никогда не увидит «Джулиана»? Не вернет письмо… Ну и черт с ним, если задуматься… Никогда не объяснится с женщиной, которую уволок в постель практически силой, не скажет, что сожалеет… Но ведь не сожалеет же… ох, проклятая головная боль. – Идем, полюбуешься на наш новый Вавилон. Уверен, после возвращения из Европы ты еще не успел побывать в «Крестах»… Думаю, тут можно закругляться, и переходить в Шерше ля фам )
полная версия страницы